© Дмитрий Лытов, май 2005 – февраль 2006.
Философия – не наука, но это родная сестра науки. Открытие нового ещё не есть наука. Нередко человек даже не может понять, что же такое он открыл. У него есть смутный образ, но ещё нет языка для описания нового явления, и непонятно, чем это новое измерить. Процесс исследования этого нового распадается на объективную и субъективную часть. Объективная часть и есть то, что мы называем наукой. Однако оторвать объективное от субъективного (философии) не так-то просто, если вообще возможно. Чтобы донести новое до понимания «широкой общественности», нужно говорить на её языке. А как говорить, если старые знакомые слова в новой теории приобретают новый смысл? Значит, нужно опираться не столько на слова, сколько на формирование образа, который, быть может, дойдёт до понимания читателей, хотя и не сразу.
Ещё не следует забывать, что новое знание тесно связано с ожиданиями людей. Нередко самые жёсткие и нетерпимые дискуссии разворачиваются вовсе не по поводу фактов, а по поводу того, что эти факты принесут нам в будущем. Когда появляется новое знание, от него могут ожидать совсем не того, что оно реально способно дать, и деньги выделяются совсем не на те цели, которые реально достигаются. Астрономия начиналась с астрологии (истолкование воли богов по звёздам), химия – с алхимии (получение золота путём превращения элементов друг в друга).
Время возникновения соционики – это время кризиса «всепобеждающего» марксизма-ленинизма. Интеллектуалы уже относились к нему скептически, но, с другой стороны, открыто критиковать не могли, а с третьей, привыкли формулировать свои мысли именно в рамках диаматовской методологии, потому что иная-то была и незнакома.
Тенденции философской мысли того времени отразились и на работах Аушры Аугустинавичюте. Пришлось ей столкнуться и с проблемой создания нового языка. Понятия «материя», «энергия» (кинетическая и потенциальная), «пространство», «время», «тело», «поле», «статика и динамика» и т.д. в её работах используются вовсе не в том смысле, который принят в физике, а скорее в некотором отвлечённом философском смысле. Иными словами, это не научные определения, а всего лишь ассоциации – примерно как поэт может назвать солнце золотым, хотя при этом наверняка имеет в виду не его материал, а лишь внешнее сходство.
В более поздних работах от исследования совместимости типов она переходит к куда более глобальным проблемам: что такое информационный обмен, какова роль различных типов в обществе – с типичных для поздней советской интеллигенции позиций. В некоторых работах можно встретить высказывания, которые в наши дни могут показаться не только необоснованными, но даже обидными: например, о «прогрессивности экстравертов» и «косности интровертов».
Неудивительно, что и другие соционики с самого начала заинтересовались: на какие области знания можно распространить новую дисциплину, помимо человеческих отношений? В их область зрения попадало всё то, что так или иначе было связано с человеком и/или информацией: история, кибернетика, религия и др.
Я считаю, что важную роль в формировании соционической терминологии сыграл В.Гуленко (фактически, он был моим первым учителем соционики – по переписке). Знающий несколько иностранных языков, Гуленко активно интересовался достижениями зарубежной философской и психологической мысли. Он обнаружил ряд аналогий между феноменами, уже хорошо известными в науке, и соционическими явлениями, и предложить использовать в соционике соответствующие термины. С другой стороны, как мне кажется, этот процесс имел и свои издержки: Гуленко значительно расширил смысл ряда используемых терминов, вплоть до потери оригинального значения. Это значит, что одни и те же соционические термины в разных его работах могут иметь немного различный или даже очень различный смысл. Я охотно готов подискутировать на эту тему с самим Виктором Владимировичем и со сторонниками его школы.
Особый интерес представляют рассуждения социоников о соционической природе тех или иных философских взглядов (статьи В.Гуленко и С.Чурюмова). Интересно, что если Чурюмов предполагает устойчивую зависимость между типом философа и системой взглядов, которые он исповедует, то у Гуленко получается неоднозначно – в одной и той же работе, «Наставники философствуют», он одновременно и поддерживает данный подход (когда пишет о «типных» различиях Гегеля и Канта, как они отразились на их взглядах), и отрицает его – когда утверждает, что философы в основном принадлежат к типу «Гамлет», и могут исповедовать при этом любые взгляды.
Список будет добавлен позднее.