Антон Чехов: «Главное – быть справедливым,
а остальное всё приложится»

Автор: Марианна Фёдоровна СТОВПЮК Соционик из Санкт-Петербурга, автор серии "соционических биографий" и теста МТ. Соционический тип: интуитивно-логический экстраверт. Эл. адрес:

Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лёд.

Толстой говорит, что человеку нужно всего три аршина земли. Вздор – три аршина нужно мёртвому, а живому нужен весь земной шар. И особенно – писателю.

А.П.Чехов.

Пенсне, бородка, врач, «Крыжовник», «Человек в футляре», «Вишнёвый сад», «Дядя Ваня», «Чайка», чахотка… – нехитрый ассоциативный ряд, который выстраивается в голове закончившего среднюю школу человека в ответ на услышанную фамилию – Чехов. Автор приблизительно тысячи «осколочных» сценок, большого количества оригинальных и замечательно отточенных рассказов, пьес, которые до сих пор играются на разные лады и пользуются популярностью на многих сценах мира, давно стал классиком не только русской, но и мировой литературы.

А вот с образом, который настойчиво навязывался его читателям, Чехову «повезло» меньше. После смерти писателя многие из его знакомых опубликовали свои воспоминания, где посчитали своим долгом отлакировать его образ до такой степени, чтобы Чехов выглядел «существом, как бы лишённым плоти и крови, стоящим вне жизни, – праведником, отрешившимся от всех слабостей человеческих, без страстей, без заблуждений, без ошибок» [1, стр.330].

В советские годы на помощь «близким друзьям» пришла мощнейшая цензура нравов. «Как и все большие художники, Чехов знал русский язык в разных его сферах – и высокой, церковнославянской, и низкой, фамильярной, вульгарной, бранной. Лексику последней сферы, в том числе и обсценную, он широко использовал в жанре, где не был связан цензурою, – в письмах. Увы, для читателя даже академического собрания сочинений эта сторона языкового творчества большого писателя в значительной мере остаётся закрытою. Всего в корпусе чеховских писем в Полном собрании сочинений в 20-ти томах (1948-1952 гг.) было сделано около 500 купюр. Можно ли удивляться, что не только в сознании читателей, но и по страницам биографических книг о Чехове многие десятилетия гуляет образ чинного, благопристойного господина с палочкой, не позволяющего себе солёного слова, несколько постного и болезненного, мало интересующегося женщинами» [7].

Чем схематичнее описан человек, чем больше сглажено при этом его противоречивых черт – тем, казалось бы, легче определить его соционический тип. Иногда это даже удобно, поскольку описания типов как раз и представляют из себя некую схему, к реальному человеку целиком неприменимую. Нередко черты какого-то типа утрируются до абсурдного состояния и называются после этого «неотъемлемыми качествами». Но соционика – не точная наука, она чаще оперирует тенденциями, а не законами, на каждое правило в этой теории нетрудно найти не столь уж редкие исключения. Вряд ли целесообразно закрывать на такие исключения глаза – лучше разобраться, как часто они встречаются в жизни.

Для определения соционического типа Чехова воспользуемся тем же приёмом, что и в статье [9]: сначала определим «соционический темперамент» и «установку на род деятельности» [4, 5], а затем проверим получившийся результат по блокам модели А.

1. Соционический темперамент.

Из воспоминаний Вл. И. Немировича-Данченко о Чехове: «Держался он скромно, но без излишней застенчивости; жест сдержанный… Внутреннее равновесие, спокойствие независимости, – в помине не было этой улыбки, которая не сходит с лица двух собеседников, встретившихся на какой-то обоюдно приятной теме… Его же улыбка была совсем особенная. Она сразу, быстро появлялась и так же быстро исчезала. Широкая, открытая, всем лицом, искренняя, но всегда накоротке. Точно человек спохватывался, что, пожалуй, по этому поводу дольше улыбаться и не следует… Длинных разъяснений, долгих споров не любил… Слушал внимательно, часто из любезности, но часто и с интересом. Сам же молчал, молчал до тех пор, пока не находил определения своей мысли, короткого, меткого и исчерпывающего. Скажет, улыбнётся своей широкой летучей улыбкой и опять замолчит» [1, стр. 423, 429].

Сходное впечатление производил Чехов и на других современников. Поэт и журналист В.Н. Ладыженский вспоминал: «Чехов показался мне малоразговорчивым, каким он и был на самом деле. Говорил он охотно, но больше отвечал, не произнося, так сказать, монологов. В его ответах проскальзывала иногда ирония, к которой я жадно прислушивался, и я подметил при этом одну особенность, так хорошо памятную знавшим Чехова: перед тем, как сказать что-нибудь значительно-остроумное, его глаза вспыхивали мгновенной весёлостью, но только мгновенной. Эта весёлость потухала так же внезапно, как и появлялась, и острое замечание произносилось серьёзным тоном, тем сильнее действовавшим на слушателя» [1, стр.297].

Иван Бунин, близко знавший Чехова в последние 5 лет жизни, отмечал такие его характерные черты: «Он мало ел, мало спал, очень любил порядок. В комнатах его была удивительная чистота, спальня была похожа на девичью. Как ни слаб бывал он порой, ни малейшей поблажки не давал себе в одежде» [1, стр.527]. То же – в воспоминаниях А.И.Куприна: «Вставал А.П., по крайней мере, летом, довольно рано. Никто даже из самых близких людей не видел его небрежно одетым; также не любил он разных домашних вольностей вроде туфель, халатов и тужурок…» [1, стр.548].

В приведённых отрывках наиболее явно выступают две дихотомии: интроверсия и рациональность. Об интроверсии здесь говорит скромность, умеренность, сдержанность, экономность в движениях, нежелание выпячивать свою особу на первый план, привычка тщательно обдумывать свои высказывания и действия (экстраверты обычно более быстры в представлении своего мнения, а их мысль часто обретает форму уже в самом процессе произнесения). За рациональность говорит привычка к самоконтролю (иррационалы более спонтанны), приверженность порядку во всём – в своёй комнате, в своих делах, наконец, во внешнем виде. Дальше будут приведены и другие доказательства в пользу этих дихотомий, но пока что мы вышли на уравновешенно-стабильный соционический темперамент (рационалы-интроверты) [5].

Внешне представители этой группы темпераментов часто кажутся холодными, безэмоциональными, даже несколько «механическими» людьми. На самом деле, это не так. Уравновешенно-стабильные умеют прятать свои переживания, страсти и амбиции очень глубоко, но от этого их, конечно, не лишаются. Именно такую черту в Чехове подчёркивал его многолетний знакомый, писатель И.Н.Потапенко: «В действительности же в нём наряду с великодушием и скромностью жили и гордость и тщеславие, рядом со справедливостью – пристрастие. Но он умел, как истинный мудрец, управлять своими слабостями, и оттого они у него приобретали характер достоинств» [1, стр.310].

Как интроверт, уравновешенно-стабильный не любит выносить работу своей мысли на всеобщее обозрение: «Творческая работа Чехова чужого глаза совсем не переносила, и так как творил он всегда и даже в непосредственное соприкосновение с жизнью и с людьми вступал как-то особенно, по-своему, творчески, то ему нужно было прятать эту работу, и вот почему самые близкие люди всегда чувствовали между ним и собою некоторое расстояние» [1, стр. 309]. А как рационал-интроверт – очень не любит показывать кому-то свою работу незаконченной: «Только спаси вас бог читать кому-нибудь свои произведения, пока они не напечатаны. Даже в корректуре не читайте» [1, стр.556].

Однако повторим, не следует думать, что уравновешенно-стабильные не способны вовсе увлекаться, быть азартными, забывать об осторожности – могут… но именно в качестве исключения. Один из таких примеров – поездка Чехова и Потапенко в Монте-Карло: «Монте-Карло производило на него удручающее впечатление, но было бы неправдой сказать, что он остался недоступен его отраве. И вот он – трезвый, рассудительный, осторожный – поддался искушению. Мы накупили целую гору бюллетеней, даже маленькую рулетку, и по целым часам сидели с карандашами в руках над бумагой, которую исписывали цифрами. Мы разрабатывали систему, мы искали секрет. Однажды мы его нашли и поехали в Монте-Карло с точно определённым планом. Игра была маленькая, осторожная, и, тем не менее, окончив её, мы не досчитались пары сотен франков. Опять бюллетени, снова карандаши и цифры… Кто из знавших его поверит, что в нём жил азарт? Мы спорили, каждый предлагал свою систему и защищал её. У него появлялись остроумные мысли в этой области, и главное – что волнение его было чисто спортивное, так как он проигрывал, в сущности, пустяки. Дней десять длилось его увлечение рулеткой. Он перестал принимать во внимание мои мнения и сам разрабатывал какие-то способы… Кажется, что в результате всех этих попыток был у него небольшой выигрыш. Это и есть тот опасный момент, когда игрок слепнет и с головой зарывается в игру. А у него вышло иначе. Однажды он определённо и твёрдо заявил, что с рулеткой покончено: и действительно, после этого ни разу больше не поехал туда. Взяли силу его обычные качества – благоразумие, осторожность, уравновешенность, а главное – ему стало стыдно увлекаться и отдаваться таким пустякам. Воля чеховская была большая сила, он берёг её и редко прибегал к её содействию, и иногда ему доставляло удовольствие обходиться без неё, переживать колебания, быть даже слабым» [1, стр. 329-331]. Несмотря на важность, последнюю фразу пока оставим без комментария, обратим лишь внимание на то, что и в азартном состоянии Чехову не было свойственно «зарываться». Подобно другому уравновешенно-стабильному – Ф.М.Достоевскому (и даже быстрее, чем он), Чехов нашёл в себе силы отказаться от этого развлечения, причём оставшись «в плюсе», пусть и небольшом. Заметим также, что в игре в рулетку Чехова привлекало не только и не столько обогащение, сколько желание найти «принцип», управляющий игрой, подчинить случай строгому расчёту.

2. Установка на род деятельности

При таком делении социона учитывается, разумеется, не непосредственно профессиональная деятельность (профессия может быть выбрана не только по собственному вкусу, но и под влиянием различных «жизненных обстоятельств»), а скорее способ самовыражения человека.

В.Н. Ладыженский о Чехове в 1890 г.: «Он собирался тогда на Сахалин, и с каким увлечением говорил он о возможности видеть чужие, малознакомые фантастические страны – Индию и Японию. Вернуться предполагал он через всю Сибирь, представлявшую, по тогдашнему времени, тоже неведомую землю. Особенно интересовала его всё-таки каторга: «Её надо видеть, непременно видеть, изучить самому. В ней, может быть, одна из самых ужасных нелепостей, до которых мог додуматься человек со своими условными понятиями о жизни и правде», – говорил он» [1, стр.298].

Стремление разобраться во всём самому, отвергнуть устоявшиеся и привычные в обществе мнения характерно в первую очередь для сайентистской установки – клуб Исследователей (интуитов-логиков). «Носители этой установки превыше всего ставят не пользу, не гуманность, а объективную истину, добытую разумом» [5].

Для представителей этого клуба характерна постоянная интеллектуальная работа, стремление проверять как свои, так и чужие умозаключения: «Художник, – говорил Чехов, – должен всегда работать, всегда обдумывать, потому что иначе он не может жить. Куда же денешься от мысли, от самого себя» [1, стр. 301].

Сайентистов от гуманитариев отличает то, что опираются они в своих умозаключениях в первую очередь на объективные факты и закономерности и именно в этом видят наибольшую пользу для человека. Вот что Чехов писал А.С.Суворину о своём отношении к взглядам Л.Толстого (1894): «Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная… Расчётливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса» [1, стр.229].

Чехову совершенно не близки типичные для российской прессы, наверное, любого времени, «гуманитарные» обличения в эксплуатации одних народов другими. Он и здесь стремится подойти со всей объективностью и без излишней идеализации кого-либо: «Россияне бранят англичан за эксплуатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплуатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато даёт им дороги, водопроводы, музеи, христианство. Вы тоже эксплуатируете, но что вы даёте?» [7].

Некоторая отстранённость, скорее формальная вежливость, чем действительно участие и сопереживание – тоже отличительная черта исследователей по сравнению с гуманитариями: «Думается, что он никому не раскрывал и не отдавал своего сердца вполне, но ко всем относился благодушно, безразлично в смысле дружбы и в то же время с большим, может быть бессознательным, интересом», вспоминал А.И.Куприн [1, стр. 559]. Аналогичные черты отметил в Чехове и Вл. И. Немирович-Данченко: «В общении был любезен, без малейшей слащавости, прост, я сказал бы: внутренне изящен. Но и с холодком. Например, встречаясь и пожимая вам руку, произносил «как поживаете» мимоходом, не дожидаясь ответа» [1, стр. 429].

Неспособность жить своим умом, подверженность чужим мнениям и настроениям не находит понимания у представителей клуба исследователей. Из записных книжек Чехова: «Как люди охотно обманываются, как любят они пророков, вещателей, какое это стадо!» [1, стр.519].

Итак, на пересечении рассмотренных выше групп находится тип логико-интуитивный интроверт (ЛИИ, Аналитик, «Робеспьер»). Далее мы разберём эту версию подробнее.

3. Блок ЭГО ().

Характерная черта логиков вообще, а тем более логиков-интровертов, – отстранённость, тяготение к «позициям над схваткой», нежелание поддаваться страстям и ставить в зависимость от них свои умозаключения. Вот какие рекомендации давал Чехов начинающим писателям: «Писатель должен оставаться равнодушным к радостям и огорчениям своих героев: Нужно стоять вне этих вещей и, хотя знать их хорошо, до мелочи, но глядеть на них как бы с презрением, сверху вниз. И выйдет верно» [1, стр.565].

Да и свои собственные переживания, связанные с постоянно ухудшающимся здоровьем, Чехов не имел привычки выставлять на обозрение, скорее просто констатировал. М.Горький: «Однажды лёжа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: – Жить для того, чтобы умереть, вообще не забавно, но жить, зная, что умрёшь преждевременно, – уж совсем глупо…» [1, стр.509]. Пожалуй, характеристику «глупо» в данном контексте выберет именно логик.

Данное кому-то слово, даже если оно впоследствии приводит к существенным потерям, часто имеет над носителями программной большую власть. Случилось так, что Чехов подписал невыгодный контракт с издателем Марксом. Когда это стало ясно, несколько видных деятелей культуры составили и подписали бумагу к Марксу с просьбой освободить Чехова от кабального договора. Успех предприятия был обеспечен. Но Чехов случайно узнал об этой инициативе и попросил не давать бумаге ход, мотивировав это так: «Я своей рукой подписывал договор с Марксом, и отрекаться мне от него неудобно. Если я продешевил, то, значит, я и виноват во всём: я наделал глупостей. А за чужие глупости Маркс не ответчик. В другой раз буду осторожнее» [1, стр.486].

Стремление к упорядочиванию своей деятельности характерно для программных «интро-логиков» уже с юности. Сокурсник Чехова по Московскому Университету Г.И.Россолимо вспоминал впоследствии: «Чехов был примерным студентом и, несмотря на отвлекавшие его с первых же курсов писательские дела, с полным успехом изучил медицинские науки: лекции он посещал, посещал аккуратно и клиники и лаборатории» [1, стр.669]. Как мы уже видели, эта привычка к равномерному и упорядоченному труду сохранилась у Чехова на всю жизнь.

В отличие от ЭИИ (с его программной ), который руководствуется в оценке других и своём к ним отношении чаще всего гуманизмом, для ЛИИ первостепенное значение имеет понятие «справедливость». (Заметим, что один из неофициальных псевдонимов типа ЛИИ – «Справедливый») Аналитик не имеет склонности оправдывать недостатки и слабости других, напротив он их бесстрастно выявляет и называет. Чехов о поездке на Сахалин (1890): «Хорош Белый свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм!… Работать надо, а всё остальное к чёрту. Главное – надо быть справедливым, а остальное всё приложится» [3].

Привычка к анализу, в совокупности с интуицией не позволяет Аналитику рассчитывать на чудо там, где, по его мнению, для этого нет никаких оснований. Так Чехов заранее предвидел провал премьеры «Чайки». На возражения товарища, что «такая интересная и поэтическая вещь не должна провалиться, Чехов заметил: «Напротив, должна, непременно должна! Дело в том, что большинство актёров играет по шаблону. Один будет стараться представлять писателя, значит, может быть, и загримируется кем-нибудь из известных литераторов и будет его передразнивать. У них если на сцене военный, то непременно поднимает плечи и хлопает каблуками, чего не делают в жизни военные. Большой и вдохновенный талант – редкость, а о передаче настроения моей пьесы не позаботятся» [1, стр.302].

Перейдём теперь непосредственно к обсуждению второй функции блока ЭГО. По воспоминанию А.И.Куприна: «Внешней, механической памятью Чехов не отличался. [Он не помнил] кто как был одет, носит ли бороду и усы, какая была цепочка от часов и какие сапоги, какого цвета волосы. Просто для него эти детали были неважны и неинтересны. Но зато он сразу брал всего человека, определял быстро и верно, точно опытный химик, его удельный вес, качества и порядок и уже знал, как очертить его главную, внутреннюю суть двумя-тремя штрихами» [1, стр.557]. В этих словах легко распознать описание, в рассматриваемом случае – творческой. Сделанное предположение подтверждают и слова писателя А.С.Лазарева-Грузинского: «Ничто так не любил Чехов в человеке, как талант, и людей, обнаруживавших хотя бы небольшие блёстки таланта, не стесняясь, выделял из среды заурядной толпы» [1, стр.161]. Действительно, одна из задач «интуиции возможностей» как раз и есть – выявление скрытой сути людей, объектов, ситуаций.

Как интуит-интроверт, а тем более логик, Аналитик не терпит поверхностного отношения к предмету. Подобное презрение отражено, например, в записных книжках Чехова: «Между «есть бог» и «нет бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его, и потому он обыкновенно не знает ничего или знает очень мало» [1, стр. 597].

Вообще, Чехов едва ли не единственный из русских классиков, который осмеливался не только не петь панегирики «великому русскому народу», но и открыто говорить о неприглядных чертах национального характера. Проистекало это, конечно, не от ненависти к своим согражданам, а скорее от уверенности ЛИИ, что именно таким образом, указывая на слабости, он приносит наибольшую пользу: «Странное существо – русский человек! В нём как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нём остаётся какой-то серый хлам… Вся Россия – страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много пьют, любят спать днём и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них – собачья: бьют их – они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают – они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками…» [1, стр. 502].

Разными людьми отмечалась за Чеховым и способность, располагая минимальными сведениями, тем не менее, давать точные предсказания развития ситуации или чьей-то судьбы. Из воспоминаний А.С.Лазарева-Грузинского: «Однажды я рассказал ему, что один из наших приятелей, человек женатый, увлёкся знакомой барышней, очень красивой, и хочет просить у жены развода. Чехов ответил задумчиво:

– Ну, батенька, не даст она развода ему!

– Почему?

– Просить развода у женщины… да знаете, это то же, что сказать беллетристу: «Мне не нравится Ваш рассказ!

Кстати, Чехов угадал: наш приятель не получил от жены развода…» [1, стр.187].

А вот воспоминание К.С. Станиславского: «Однажды ко мне в уборную зашёл один близкий мне человек, очень жизнерадостный, весёлый, считавшийся в обществе немножко беспутным. Антон Павлович всё время очень пристально смотрел на него и сидел с серьёзным лицом молча, не вмешиваясь в нашу беседу. Когда господин ушёл, Антон Павлович в течение вечера неоднократно подходил ко мне и задавал всевозможные вопросы по поводу этого господина. Когда я стал спрашивать о причине такого внимания к нему, Антон Павлович мне сказал:

– Послушайте, он же самоубийца.

Такое соединение мне показалось очень смешным. Я с изумлением вспомнил об этом через несколько лет, когда узнал, что человек этот действительно отравился» [1, стр. 401].

Примечательно, что Чехов не любил давать конкретных указаний актёрам (что часто характерно для сенсориков, особенно «Практиков»), он давал лишь некий намёк, как бы загадку, которую ещё предстояло разгадать. К.С. Станиславский: «Антон Павлович просмотрел весь репертуар театра, делал свои односложные замечания, которые всегда заставляли задумываться над их неожиданностью и никогда не понимались сразу. И лишь по прошествии известного времени удавалось сжиться с этими замечаниями» [1, стр. 396].

Подобную игру на нюансах хорошо иллюстрирует и следующий отрывок. Чехов искал название для своей новой пьесы и уже почти нашёл – «Вишневый сад». Однако несколькими днями позже он пришёл в гримёрную к Станиславскому: «Послушайте, не Вишневый, а Вишнёвый сад, – объявил он и закатился смехом. В первую минуту я даже не понял о чём идёт речь, но Антон Павлович продолжал смаковать название пьесы, напирая на нежный звук «ё» в слове «Вишнёвый»… На этот раз я понял тонкость: «Вишневый сад» – это деловой, коммерческий сад, приносящий доход. Такой сад нужен и теперь. Но «Вишнёвый сад» дохода не приносит, он хранит в себе и в своей цветущей белизне поэзию былой барской жизни» [1, стр.410]. Вот так, не давая прямых разъяснений, а, рассчитывая на то, что собеседник сам достроит ход его мысли. Подобные ожидания наиболее характерны именно для интуитов.

Интуиция возможностей часто располагает человека к поиску разнообразия в жизни, жадному впитыванию новой информации, страсти к приключениям. И.Н.Потапенко: «Мечтал же он – о тёплых краях, о жизни пёстрой, оригинальной, непохожей на нашу». Из письма Чехова Л.С.Мизиновой (1893 г): «Будь деньги, я уехал бы в Южную Африку, о которой читаю теперь очень интересные статьи! надо иметь цель в жизни, а когда путешествуешь, то имеешь цель» [1, стр.338].

Впрочем, занимала у Чехова именно подчинённое, творческое положение. Фантазии, целиком оторванной от действительности, он не любил, по крайней мере, считал её излишней в литературе: «Зачем это писать, – недоумевал он, – что кто-то сел на подводную лодку и поехал к Северному полюсу искать какого-то примирения с людьми, а в это время его возлюбленная с драматическим воплем бросается с колокольни? Всё это неправда, и в действительности этого не бывает. Надо писать просто: о том, как Пётр Семёнович женился на Марье Ивановне. Вот и всё…» [1, стр.565]. «В жизни люди обедают, только обедают, а в это время слагаются их судьбы и разбивается их жизнь» [3, стр. 160]. Почему и каким образом это происходит, Чехову и помогала разбираться творческая .

Читайте окончание статьи.